18 апреля гостьей шоу Week&Star стала руководитель Музея русского импрессионизма, кандидат искусствоведения Юлия Петрова. Читай интервью ниже или подписывайся на подкаст, мы есть в Apple Podcasts, Google Podcasts, Castbox, «Яндекс.Музыке» и Podbean.
Александр Генерозов: Весна незаметно перешла за экватор, и пока дачно-отпускная жизнь не забрала нас без остатка, самое время поговорить об искусстве, и сегодня компанию нам составит и расскажет об одном из самых востребованных и самых молодых музеев искусства Москвы – музее русского импрессионизма – его директор Юлия Петрова! Здравствуйте Юля, и привет всем-всем!
Юлия Петрова: Всем здравствуйте!
Александр Генерозов: Вашему музею в мае исполнится пять лет! Как говорят дети – одну ладонь прожили, результатом вашей пятилетки довольны?
Юлия Петрова: Слушайте, ну конечно довольна! Небольшой частный музей, который отработал пять лет. В России столь малое число хорошо и заметно работающих частных музеев, что прожитая удачно пятилетка – это уже удачный результат. За эти пять лет мы делали совместные проекты и с Третьяковкой, и с центром Помпиду, и с Эрмитажем, и с испанским музеем Тиссена-Борнемисы. Заключён уже контракт с венской Альбертиной и крупнейшими частными коллекционерами в Москве и Санкт-Петербурге. Всё говорит о том, что нам, кажется, работать удается. Здесь самое время скрестить пальцы на удачу, и надеяться на то, что планку мы будем только поднимать, а удача нам будет только сопутствовать.
Александр Генерозов: Импрессионизм, как мне видится – это уже современное искусство, но в то же время интуитивно понятное. Уже не Рембрандт, но и ещё не Марк Ротко. Он действительно находится на самой границе старого и нового искусства, классики и авангарда?
Юлия Петрова: Импрессионизм, конечно – это рубежное искусство между старыми мастерами и живописью 20 века. Называть его современным искусством у меня не повернулся бы язык. Потому что с появления импрессионистов прошло более 150 лет, и всё-таки говорить о чем-то 150-летней давности как о современном – не очень удается. Тем не менее, импрессионизм действительно повернул искусство в другую сторону. Он отошел от академически выверенных тенденций, художники начали щупать форму: «А что, если мы будем смотреть на вещи иначе? А что, если использовать те цвета, которые мы действительно видим глазами? Что, если тени на снегу – синее, а блики, падающие на лицо девушки, стоящей под деревом – зелёные, как и листва на нём?» А не так, как мы это представляем в голове, где тень серая, а снег белый. У импрессионистов вдруг оказывается, что снег розовый, что земля не всегда коричневая, как её рисуют дети в детском саду. Оказывается, что мы видим глазами гораздо шире, чем живопись привыкла изображать. И позволив себе это, художники, прошедшие через школу импрессионизма, уводят искусство дальше. Все до единого авангардисты, вот те, которых вы упомянули, и Ротко, и хорошо известные нам Малевич и Кандинский – все были в какой-то момент увлечены импрессионизмом. Попробовали его, пережили, раскрепостились на импрессионизме, и дальше они уже погнали строить совсем другую живописную реальность.
Александр Генерозов: Мы привыкли относить этот жанр к концу 19 – началу 20 веков. А что с ним сейчас? Пишет ли кто-то что-то значимое в этом жанре, кроме фальсификаторов, которые творят всегда и охотно?
Юлия Петрова: Конечно же, сейчас импрессионизм – искусство несовременное. Более того, когда мне говорят про каких-то современных художников импрессионистов, то это немножко смешно. Потому что понятно, что любой выпускник художественного вуза умеет писать так тоже – класть раздельные мазки, обращать внимание на оттенки, работать с цветом, но это – не современное искусство. Современное искусство всегда должно быть на пике поиска нового. Повторять импрессионистические ходы можно, но современным искусством это не является. Поэтому наш музей, как мы сами говорим, – музей классического искусства. Современный музей классического искусства. Вот это, пожалуй, самая подходящая для нас характеристика.
Александр Генерозов: У вас скоро откроется выставка «Охотники за искусством». Очень яркое название, но понятно, что речь идёт о коллекционерах. То есть это выставка целиком из частных собраний, и никогда не были выставлены вот так вот, вместе?
Юлия Петрова: Конечно! Именно так. Существует такой штамп в общественном сознании, будто бы после революции у богатых было отобрано всё, что они накопили, искусство передали в музеи, и что вообще искусство должно принадлежать народу, а не частникам. Но оказывается, что и после революции, и ещё 50 лет спустя, и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе были люди, которые у себя в квартирах, абсолютно типовых, хранили и сохраняли русское искусство. Не просто каких-то малозаметных художников, а художников абсолютно музейного класса. Представьте себе огромные работы Кончаловского и Машкова, Лентулова и Ларионова, Гончарова и Малевича. Представьте себе, что они висят на стенах «двушки» в Чертаново, и собраны воедино абсолютно увлечённым коллекционером. Таких людей было не то чтобы много в Советском Союзе, но они были. Кто-то имел средства, будучи, к примеру, востребованным специалистом, иные принадлежали к богеме, будучи режиссёром, как Соломон Шустер, или переводчиком, как Сигизмунд Валк. Были и такие вершины медицинской науки, как Арам Абрамян, или Александр Мясников, дед того самого хорошо известного нынче Александра Леонидовича Мясникова. Всё это были люди, имевшие свои законные средства, и тратившие их на приобретение произведений искусства.
Александр Генерозов: В этом направлении живописи русские художники прославились ничуть не меньше его родоначальников французов! Я вот сказал громко, а сейчас думаю – а может это всё-таки моё частное суждение, потому что мы любим своих художников, и в мировом масштабе они не так значимы? Просветите нас!
Юлия Петрова: Если судить по аукционным оценкам, то, конечно, французские импрессионисты бьют всех. Французский импрессионизм – это абсолютно востребованные коллекционерами всего мира произведения искусства. Наши, увы, ценятся и собираются в первую очередь отечественными любителями искусства – российскими или имеющими российские корни. Поэтому за такие деньги, за которые продается, например, Клод Моне, или Ренуар, или Синьяк – наши будут продаваться ещё не скоро, если вообще когда-нибудь будут. Но, тем не менее, цены на русское искусство за последние десять лет выросли до каких-то астрономических сумм, и те коллекции, которые мы будем показывать буквально через несколько дней в Музее русского импрессионизма, они, действительно, выглядят очень убедительно, будучи собранными вместе.
Мы не показываем коллекции целиком, идея выставки в другом – мы рассказываем о феномене вот этого полуподпольного коллекционирования, мы расскажем истории 14 собраний, о тех людях, которые эти собрания создали, о судьбах этих собраний, ведь когда коллекционеры умирают, их наследники – одни продолжают сохранять коллекции, а другие стремятся поскорее от них избавиться, скорее обменять её на деньги. И вещи рассеиваются, а для многих коллекционеров важна именно цельность их собрания. Поэтому есть и те, которые завещали свои коллекции музеям, если не целиком, то, по крайней мере, какую-то её центральную часть.
Александр Генерозов: Можно ли сказать, что искусство в каком-то смысле трансформирует собирателей, пусть они могут начать собирать коллекцию из каких-то эгоистических вполне мотивов – украсить себе гостиную, показать, что живут в достатке, ну а потом количество переходит в качество, и они понимают, что это самому переварить уже невозможно, и готовы завещать это людям, вот есть такой момент?
Юлия Петрова: Путь, который я вижу у многих наших собирателей современников, он в целом более-менее идентичен. Человек начинает покупать то, что ему нравится, чтобы повесить у себя в гостиной, чтобы украсить свою жизнь. Но постепенно увлекаясь, начинает узнавать других художников, за пределами хрестоматий, становится тоньше и тоньше вкус, тоньше и тоньше глаз, насмотренность появляется, и уже не появляется вопрос – а почему это дороже, а это дешевле – это становится очевидным, это более удачные, а это менее качественные работы. То есть собирательство – это, конечно, огромная тренировка зрения, сознания, вкуса. Ну а дальше, если коллекционеру действительно хочется сохранить то, что он собрал, то музей – это, наверное, наиболее очевидное решение.
Александр Генерозов: Вопросы лаконичные – ответы в любом размере. Художник Юлия Петрова – пробовали?
Юлия Петрова: Никогда!
Александр Генерозов: Селфи с картиной – вас не раздражает?
Юлия Петрова: Нет, есть даже очень славно сделанные! Очень всегда меня трогает, когда люди приходят в музей подготовленные, и потом отмечают аккаунт музея в своих соцсетях, и мы видим, например, что кто-то пришел в костюме, походящем на костюм на портрете! Кто-то специально как-то продумал свою позу, мне кажется такое взаимодействие человека с предметом, если оно предмету не вредит – только здорово!
Александр Генерозов: Выставка одной картины – делали?
Юлия Петрова: Нет, но думаю об этом! Уверена, есть в мире картины, которые такого подхода заслуживают и смогут выдержать нагрузку. То есть смогут сами, в одно лицо, что называется, стать самостоятельной выставкой.
Александр Генерозов: Вы говорите сейчас о картине, как о живом субъекте, практически. Для вас так это и есть?
Юлия Петрова: Конечно! Да, с какими-то картинами складывается дружба, с какими-то категорически – категорически не нравится работать. Какие-то так и норовят что-нибудь тебе подстроить. Ну, например, на каком-то покореженном подрамнике или в каком-то виде, требующем определенного ухода, думаешь: «Ну как же ты так, как же ты приехала на выставку, такая красота неподготовленная?» (смеётся)
Александр Генерозов: Самый дорогой экспонат Музея русского импрессионизма? Ну, если не хотите сумму сделки, то хотя бы эстимейт можете назвать?
Юлия Петрова: Здание, конечно! Здание стоило огромных денег, будучи оснащенным по последнему слову музейных требований, для того, чтобы мы имели возможность принимать у себя экспонаты из любых музеев мира. Именно это абсолютно продуманное здание с климатической системой, системой безопасности, видеонаблюдением, позволяет нам работать и с Центром Помпиду, и с Альбертиной, и с крупнейшими отечественными музеями без оглядки!
Александр Генерозов: 19 июля, в один день с вами, родились сразу два Холмса: Василий Ливанов и Бенедикт Камбербэтч. Вам какой ближе?
Юлия Петрова: Ну разве можно выбрать, ну что вы? (смеется) Василий Ливанов – это потрясение детства и юности! Камбербэтч – это вообще новое слово в холмсоведении!
Александр Генерозов: Ну а вот представьте, вам как музейному работнику надо выбрать себе Холмса себе в коллекцию?
Юлия Петрова: Ну, знаете, я ещё помимо прочего, всё-таки относительно молодая женщина, поэтому, конечно, Камбербэтч.
Александр Генерозов: Не сомневался! Ваша личная коллекция – сколько единиц насчитывает?
Юлия Петрова: Коллекционером я себя не вижу совсем, но кое-какие работы я не могу пропустить мимо. Иногда бывает, что влюбляешься так в рисунок или картину, но всё-таки даже среди картин не очень дорогих можно выбрать что-то, что будет вас радовать очень долго.
Александр Генерозов: Что такое быть директором музея? От кровли и парковки до состояния экспонатов?
Юлия Петрова: В глобальном смысле – конечно же, да. Уверена, что если что-то где-то ломается, то отвечаю за это я. К счастью, у меня очень классная команда, в которой зоны ответственности очень чётко распределены. За состояние здания передо мной отвечает один человек, за сохранность экспонатов – другой, хранитель. За подготовку выставок – кураторы этих выставок. Но убеждена, что это моя ответственность, и переложить её ни на кого невозможно. Очень надеюсь, что и больших проблем нас впереди не ждёт.
Александр Генерозов: Вам приходилось учиться быть жёсткой? Говорят же, что в управлении нельзя не быть жёстким.
Юлия Петрова: Мои друзья говорят, что я изменилась до неузнаваемости за эти 10 лет! (смеётся)
Александр Генерозов: Правда? Ну а сами себя как воспринимаете?
Юлия Петрова: Ну конечно, меняется и характер, и привычки, и интонации, с которыми обращаешься к людям. Самое тяжелое – не приносить «директора» домой. Потому что всё-таки семья заслуживает жену и мать, а не директора музея.
Александр Генерозов: Вы родились, выросли и учились в Санкт-Петербурге, вы – своего рода «варяг». Долго ли привыкали к нашему городу?
Юлия Петрова: Я приехала в Москву, будучи очарованной ею. И надо сказать, что за прошедшие 14 лет отношения с Москвой стали более рабочими. Влюблённость в этот город несколько поутихла. Всегда помню, что мой родной город всё-таки Санкт-Петербург, езжу туда заряжаться. А в Москве – здорово работать!
Александр Генерозов: Мы прошли одну пятую 21 века. И где-то я нашел запрос на просторах Facebook, на который там не нашли ответа – а где его, 21 века, значимые произведения искусства? То, по чему нас будут вспоминать? Как искусствовед, что скажете?
Юлия Петрова: Конкретного ответа не дам, но призываю искать ответ на него не в области живописи. Видите ли, в чем дело – ну скажем в средневековье очень развита была скульптура, и гораздо менее развита была живопись. Потом мы вступили в период, когда живопись стала своеобразной королевой изобразительных искусств. И мы привыкли говорить «искусство» и представлять живопись. Сейчас, наверное, это время проходит, и на место живописи приходит мультимедийное искусство, инсталляции. Нам пока трудновато представить, что эти новые формы высказывания родственны искусству. Что это вообще того же порядка вещи, мы воспринимаем их как зачастую что-то странное, и к искусству отношения не имеющее. Но это наше сознание надо перестроить, сколько это времени займёт – посмотрим. А то, что в этих новых формах есть абсолютно выдающиеся произведения – у меня сомнений никаких нет. Сейчас, например, в Пушкинском музее проходит выставка Билла Виолы. И давайте уж доверять экспертизе Пушкинского музея, и сходим на неё хотя бы посмотреть.
Александр Генерозов: Не создаются новые шедевры, но зато охотно подделываются старые.
Юлия Петрова: Да, точно!
Александр Генерозов: Эта ниша заполнена своими художниками, наверное, это тоже художники? Скажите, вы с персонажами книги замечательного искусствоведа Софьи Багдасаровой «Воры, вандалы, идиоты. Криминальная история русского искусства» сталкивались? Вас пытались обокрасть, всучить подделку?
Юлия Петрова: Какие вы вопросы задаете, даже страшно себе представить! Но, наверное, таких ярких истории, которые описывает Софья, у меня, слава богу, на глазах не происходило, ни со мной лично, ни с кем-то другим, но рынок искусства очень располагает к разговорам о подделках, и Софья для нас написала максимально живое описание. Кстати, раз уж о Софье зашла речь, она написала для нашего каталога ряд текстов, для нашей выставки «Охотники за искусством». У нас с Софьей очень хорошие рабочие отношения, и мы обращаемся к ней временами для такого, очень хорошего текстового сопровождения наших проектов. Так что поклонники таланта Софьи Багдасаровой – приходите обязательно, начиная с 21 апреля на выставку «Охотники за искусством» – Сонино творчество ждёт вас там тоже.
Александр Генерозов: Музей как место, где услышишь властный голос: «Не трогайте! Отойдите!» Это понятно, музейные работники должны защищать свои экспонаты, это их работа!
Юлия Петрова: Это один из приоритетов нашей работы, музеи должны сохранять культурное наследие.
Александр Генерозов: Как вы находите баланс для того, чтобы людям было комфортно, чтобы на них не шикали, а с другой стороны, чтобы они не взяли маркер, и не нарисовали что-нибудь на картине?
Юлия Петрова: Это сложный вопрос и сложная проблема! С одной стороны, безусловный приоритет сохранения картин и экспонатов – это действительно первое место в списке наших приоритетов и обязанностей. С другой стороны, я стою на том, что в музее должно быть комфортно и интересно, а иначе зачем в него вообще приходить, если тебе не интересно, и тебя все время ограничивают? Поэтому мы всегда ищем баланс между тем, что действительно нельзя, и тем, что мы можем позволить получить взамен. Некоторое время назад для посетителей с нарушениями зрения, для слабовидящих посетителей мы заполнили экспозицию такими тактильными копиями картин, а также и звуками, ароматами – все это появилось на выставках. Мгновенно мы поняли, что эти дополнения требуются практически каждому, но особенно, конечно, детям! Хотя и взрослым – тоже. В художественном музее, где ничего нельзя трогать, возможность взаимодействовать с экспонатом – подержать в руках, почувствовать аромат того, что изображено на картине, какую-то ароматическую ассоциацию – мы специально работаем с парфюмерами, чтобы дополнить выставку, это всегда какой-то такой выход в четвёртое измерение, и он обогащает ваше впечатление, даёт какую-то эмоциональную привязку. Поэтому, действительно, стараемся зрителю взамен того, что нельзя трогать, нельзя приближаться на опасное расстояние, предложить, ну какое-то развлечение, если хотите, но на самом деле такое развлечение просветительское. Часто музейщики, представители крупных музеев говорят, что нельзя превращать музеи в Диснейленд – истинная правда, нельзя! Абсолютно согласна, но вот делать из музея такую камеру, где зритель чувствует себя закрепощённым – ну вот тоже нельзя! Если мы хотим, чтобы люди ходили в музеи, если мы хотим, чтобы наши дети росли с ощущением, что ходить в музей – это не наказание, а классное времяпрепровождение, то в музее, действительно, должно быть классно, в соответствии с требованиями наших детей.
Александр Генерозов: Интересный момент, вот для меня всегда это загадка – то, что называется запасники музея. У государственных музеев, понятно, что они есть – а есть ли они у частных музеев? И для чего они вообще нужны?
Юлия Петрова: Ну конечно есть! Конечно, масштаб наших фондов несопоставим с масштабом фондов государственных музеев, там они гораздо богаче. Для чего нужны запасники? Я бы поставила вопрос иначе. Произведения, принадлежащие государству, хранятся в подобающих условиях. Наверное, хотелось бы, чтобы больший их процент удавалось выставлять для широкой публики. Общеизвестно, что большинство музеев с крупными коллекциями имеют недостаток выставочных площадей. И разная процентовка озвучивается. То говорят, что два процента от «Эрмитажа» демонстрируется в залах, а остальные находятся в хранении, про другие музеи называются другие цифры, но в целом проблема понятна. Огромное количество шедевров хранится в запасниках, потому что выставлять их нет физической возможности. И здесь особенную важность приобретают внешние выставки. Например, на протяжении всех пяти лет нашей работы мы очень плотно сотрудничаем с региональными музеями и привозим оттуда потрясающие совершенно вещи, которые в Москве никто даже не видел никогда. Истинные шедевры, хранящиеся в регионах, а я не шучу, там подчас вещи, которым завидуют Третьяковская галерея и Русский музей, оказываются москвичам совершенно не известными. И мы привозим их в Москву, мы включаем в выставки, показываем их здесь, включаем в каталоги. И это тоже возможность открыть запасники. Работая с государственными музеями, понимаем, что нет смысла взять в Третьяковской галерее в постоянной экспозиции тот или иной предмет, перевезти его в сторону на несколько километров, и показать его у нас, да? Бессмысленное занятие! А вот запросить у Третьяковской галереи какие-то работы из запасников, и показать их на нашей площадке – я вижу в этом большую ценность для публики. И я очень рада, что Третьяковка откликается на эти запросы, к счастью, нас музейное сообщество очень хорошо приняло. И я очень за это признательна и, пользуюсь случаем, что называется, хочу поблагодарить коллег, ну потому что, правда, открывая музей пять лет назад, мы не ожидали такого тёплого приема. Надеюсь, что он заслуженный!
Александр Генерозов: Юля, спасибо огромное за такой живой и увлекательный разговор, приходите к нам ещё, а я лично отправлюсь в самое ближайшее время к вам на «Охотников за искусством»!
Юлия Петрова: С 21 апреля!
Александр Генерозов: Юлия Петрова, директор музея русского импрессионизма, провела свой воскресный вечер на Европе Плюс. Александр Генерозов, Week&Star, пока!
Юлия Петрова: До свидания!
